Генерал, Вы были в зоопарке?

Генерал, Вы были в зоопарке?

(рассказ)

Запись в дневнике от 7 мая 1971г. (Группа совеских войск в Германии)

Подняли в 4 часа утра. Всем дивизионом готовились к приезду высшего начальства: чистили, мыли, скребли, посыпали дорожки песком. Я убирал казарму. К девяти часам приехали 4 генерала. Строевой смотр. После обеда отдых – оформлял дембельский альбом. Лег спать в первом часу ночи.

1. Я бы на Олифера пожаловался.

Смотр! Как коротко и ясно. Ясно всем. Плац – ровный строй солдат; генералы и много полковников и других офицеров. Приветствие. Генералы медленно расхаживают вдоль строя.

- Жалобы есть?

-Нет, товарищи генералы у нас жалоб! (Вам это интересно? Мы все здесь счастливы! Мы любим нашу Родину. Мы любим Вас - чурбанов в генеральских мундирах!)

Вы обиделись!

Ну, какой здравомыслящий человек начнет спрашивать у забитого, бесправного солдата – есть ли у него жалобы.

- Эй, солдат, жалуешься ты на что-то? Ну, ответь нам прямо перед строем, мы тебе приказываем!

-Никак нет, товарищи генералы, счастливы умереть защищая Родину!

(Ну, что Вы к нам пристали? Зачем Вам наши жалобы!)

Я бы, например, на Олифера пожаловался. Чего он на днях разошелся. Схватил пустой автомат и орет: «Дайте мне волю, всех перестреляю». Глаза безумные, злые. Дали мы ему по башке, автомат отобрали и опять он тихий и спокойный. Да вот он сам товарищ генерал, спросите: есть ли у него жалобы. Да на что ему жаловаться, разве на дурь свою. Не понимает он дурной башкой: «Ну, перестреляет он там парочку другую генералов, офицеров там разных, а Вас товарищи генералы, как собак нерезаных».

Мы солдаты не жалуемся на жизнь, потому что нет у нас жизни, так как нет ничего личного. Смотрим мы через щель в заборе на нормальную человеческую жизнь.

Многое у нас зависит от прихоти офицеров или точней от их дури. А мир за забором нормальный – человеческий мир, он манит.

- Товарищ генерал, Вы были в зоопарке?

Вы любите ходить в зоопарк, товарищ генерал?

Я же не люблю смотреть на животных с тусклыми глазами, потерявших свободу. Смотрю я в глаза животных, и рождается чувство, которое я испытал в Германии при пересечении германо-польской границы.

2. Контакты не желательны.

… Мы в теплушке, валяемся на нарах в грязных шинелях, нечесаные, грязные ленивые.

По малой и большой нужде: кто как приспособится. Солдаты, послушайте моего опыта, если против движения даже не пытайтесь себя забрызгаете и соседа, делайте шелку в дверях теплушки поменьше, а иначе тех, кто на нарах окропите мелким дождичком. Ну а если «прихватит», не стесняйтесь, зовите товарищей, чтобы за руки подержали; нужда как беда её ведь не ожидаешь, а в беде грех не помочь другу. Вот так и катим по России, Германии, Польше – шаг в сторону от вагона, а там другая жизнь. Там чистенькие и опрятные женщины, уютные домики, автомобили.

Столкновение с этой жизнью нежелательно – эти столкновения часто кончаются плачевно. Солдат шагнувших за неведомый рубеж ждет расплата – жесткая и часто на всю жизнь. Кто-то не выдерживал соблазна и пытался бежать на Запад – их вылавливают и после публичной экзекуции отправляют с дисбат. Каждое утро мозги промывают, а беглецов в ФРГ не становится меньше. Вступают в контакт и с местными женщинами… Любые контакты не желательны – они душу травмируют.

3. Как отремонтировать авторучку?

На границе ГДР с Польшей неожиданный приказ: охранять платформу с моей родной вычислительной техникой. Нас двое в кузове машины: я - сержант и солдат. В кузове темно и холодно. Сашка, чтобы как-то скрасить нашу изоляцию, начинает петь, я подхватываю. Поем вместе, перебирая в памяти песни о нашей любимой родине.

После каких-то невидимых маневров, платформа, наконец, останавливается. Сашка выглядывает из кузова. Слышу его удивленное восклицание. Нашу платформу отдели от основного состава, и куда-то потащили. Мы в растерянности – ждем. Маневренный тепловоз доставляет платформу в огромный цех, кругом шум, немецкая речь.

Возле нашей платформы возится группа рабочих. Мы открываем дверь, спускаемся на платформу. И попадаем в другой мир. Я критически оглядываю себя и Сашку: грязные, одеты в мятые шинели, волосы нечесаные не мытые свисают сосульками. Гляжу на свои, покрытые язвами руки и быстро прячу их в карманы. К платформе походит полный рабочий – видно начальник, на ломанном русском языке приглашает в гости. Я отрицательно мотаю головой. Сердце мое сжимается. Просьба настойчивая и я спускаюсь с платформы. Меня вводят в аккуратную чистую комнату и среди этой чистоты я единственное грязное пятно. Мне дают чашечку кофе – как я давно его не пил. Толстый начальник со мной разговаривает. Понимаю его плохо через слово. Воевал он где-то под Курском – встречал милых сердечных, русских женщин.

Я внутри вскипаю, скот, что ты мне рассказываешь, что ты заверяешь меня в дружбе. Что тебе от меня надо, ведь ты призираешь сейчас меня грязного с покрытыми язвами руками.

Начальник вынимает из шкафа записную книжку и вручает мне: «память- дружба». Я несколько обескуражен, но красиво оформленная книжка у меня в руках. На душе у меня теплеет и возникает рабская благодарность собаки, готовой лизать руки хозяину. Он же подсовываю мне журнал отзывов – открываю его. Надписи на русском языке, я, благодарный, готов написать все, что угодно.

Достаю авторучку, она не пишет. Я пытаюсь что-то царапать... Заминка. Немецкая авторучка в моих руках и, я готов излить теплые слова за то, что за многие дни в армии ко мне впервые отнеслись, как к человеку. Во мне проснулась рабская благодарность за крошечный кусочек уюта подаренного немцами.

Сашке подали кофе на платформу. Он не покинул пост. Я стою с ним рядом, смотрю на его грязные руки, обхватившие белую фарфоровую чашку и до слез обидно за потоптанное человеческое достоинство. Ведь немцам же не объяснить, что уже сутки мы не имели возможности нормально ни помыться, ни поесть. Не расскажешь о том, что Сашка всю ночь провел под машиной, прикручивая её проволокой к платформе. Пожаловаться на нерасторопность наших командиров с чистыми руками и теплым туалетом в вагоне.

4. Материтесь, но только не вслух.

Не поймут господа генералы той ненависть, которая в каждой солдатской душе.

Когда совсем трудно, совет бывалого солдата, нужно материть офицеров густо и смачно, но не вслух. В слух материться не советую – это все равно, что писать против движения через открытую дверь вагона.

На первой же остановки я выскакиваю из вагона и, под общий хохот сослуживцев, раздеваюсь по пояс, затем мою снегом свое тело и покрытые язвами руки. Я понимаю, что для того чтобы освободиться без медикаментов он грязных язв, нудно мыть их часто и с мылом.

Солдаты смеются. Но впрочем, это их проблема мыться или не мыться, я же больше не выдерживаю этой скотской жизни. Я человек! Вы слышали господа генералы – я человек и останусь им даже в этих скотских условиях, которые Вы мне создали. Нет, я не жалуюсь – некому жаловаться.

Дежурный приносит обед: все немытые с черными руками прячут кусочки хлеба в карман, про запас - в дорогу. Грязная миска не проблема – кусочком хлеба я вытираю её до блеска, ложку тщательно облизываю и сую в голенище сапога – там ей место.

5. До свидания старшина.

Дембель. Брест. Сбежать со ступенек вагона,… там свобода.

Мы все чистые, аккуратно выглаженные. Старшина, с которым мы прожили год- «кусок», сверхсрочник по призванию и совести, отходит в сторону. Он для нас олицетворяет армию. Ребята проходят не замечая его, отворачивая голову в сторону. Он больше не нужен, от него больше ничего не зависит. Молчаливый протест солдат за унижения, которое они испытали в Армии. Эти же ребята всего час назад лебезили перед ним. Разительная перемена.

Лицо у старшины вытянуто, напряжено. Молчаливое, злобное прощание.

Я всегда не любил этого человека, - мелкого, властолюбивого; мы ненавидели друг друга честно. Наблюдаю за его унижением: его взгляд так же обращен ко мне, я его не выдерживаю, делаю несколько шагов в его сторону и говорю: «До свидания старшина» - протягиваю на прощанье руку. Лицо у старшины светлеет, он приветливо машет головой. Пожав ему руку, я отворачиваюсь, чтобы уйти, и он навсегда исчезает из моей жизни.

1971-1985-1991

главная